Неточные совпадения
Это вмешательство возбуждало в нем
злобу —
чувство, которое он редко испытывал.
«Я не в силах буду говорить с нею без
чувства упрека, смотреть на нее без
злобы, и она только еще больше возненавидит меня, как и должно быть.
Вронский в первый раз испытывал против Анны
чувство досады, почти
злобы за ее умышленное непонимание своего положения.
Чувство это усиливалось еще тем, что он не мог выразить ей причину своей досады. Если б он сказал ей прямо то, что он думал, то он сказал бы: «в этом наряде, с известной всем княжной появиться в театре — значило не только признать свое положение погибшей женщины, но и бросить вызов свету, т. е. навсегда отречься от него».
Несмотря на то, что она только что говорила, что он лучше и добрее ее, при быстром взгляде, который она бросила на него, охватив всю его фигуру со всеми подробностями,
чувства отвращения и
злобы к нему и зависти за сына охватили ее. Она быстрым движением опустила вуаль и, прибавив шагу, почти выбежала из комнаты.
Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого рода
чувство кипело тогда в груди моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и
злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такою уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня убить как собаку, ибо раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса.
Эта мысль на мгновение овладела всеми моими
чувствами, но я мигом и с болью прогнал ее: «Положить голову на рельсы и умереть, а завтра скажут: это оттого он сделал, что украл, сделал от стыда, — нет, ни за что!» И вот в это мгновение, помню, я ощутил вдруг один миг страшной
злобы.
Это не тихое
чувство покорности, resignation, а чистая
злоба, которая пожирает вас, портит кровь, печень, желудок, раздражает желчь.
С ним как с отцом именно случилось то, что должно было случиться, то есть он вовсе и совершенно бросил своего ребенка, прижитого с Аделаидой Ивановной, не по
злобе к нему или не из каких-нибудь оскорбленно-супружеских
чувств, а просто потому, что забыл о нем совершенно.
Восторженный ли вид капитана, глупое ли убеждение этого «мота и расточителя», что он, Самсонов, может поддаться на такую дичь, как его «план», ревнивое ли
чувство насчет Грушеньки, во имя которой «этот сорванец» пришел к нему с какою-то дичью за деньгами, — не знаю, что именно побудило тогда старика, но в ту минуту, когда Митя стоял пред ним, чувствуя, что слабеют его ноги, и бессмысленно восклицал, что он пропал, — в ту минуту старик посмотрел на него с бесконечною
злобой и придумал над ним посмеяться.
Чертопханов зажал себе уши обеими руками и побежал. Колени подгибались под ним. И хмель, и
злоба, и тупая самоуверенность — все вылетело разом. Осталось одно
чувство стыда и безобразия — да сознание, сознание несомненное, что на этот раз он и с собой покончил.
Казалось, в нем созревало какое-то решение, которое его самого смущало, но к которому он постепенно привыкал; одна и та же мысль неотступно и безостановочно надвигалась все ближе и ближе, один и тот же образ рисовался все яснее и яснее впереди, а в сердце, под раскаляющим напором тяжелого хмеля, раздражение
злобы уже сменялось
чувством зверства, и зловещая усмешка появлялась на губах…
В душе моей смешались два
чувства:
злоба к собаке, что она меня так напугала, и радость, что она возвратилась. Леший с минуту повертелся около меня, тихонько повизжал и снова скрылся в темноте.
Я бросился домой. Разъедающая
злоба кипела в моем сердце, это
чувство бесправия, бессилия, это положение пойманного зверя, над которым презрительный уличный мальчишка издевается, понимая, что всей силы тигра недостаточно, чтоб сломить решетку.
Он взошел к губернатору, это было при старике Попове, который мне рассказывал, и сказал ему, что эту женщину невозможно сечь, что это прямо противно закону; губернатор вскочил с своего места и, бешеный от
злобы, бросился на исправника с поднятым кулаком: «Я вас сейчас велю арестовать, я вас отдам под суд, вы — изменник!» Исправник был арестован и подал в отставку; душевно жалею, что не знаю его фамилии, да будут ему прощены его прежние грехи за эту минуту — скажу просто, геройства, с такими разбойниками вовсе была не шутка показать человеческое
чувство.
Уже по тону этих произведений, проникнутых горечью и
злобой, можно было бы судить, какие благодарные
чувства возбуждала тогдашняя школа и с каким настроением выпускала она в жизнь своих питомцев.
В отношениях людей всего больше было
чувства подстерегающей
злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.
Выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился.* Но за этим
чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое
чувство: это было
чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и
злобу.
Малюта слушал сына, и два
чувства спорили в нем между собою. Ему хотелось закричать на Максима, затопать на него ногами и привести его угрозами к повиновению, но невольное уважение сковывало его
злобу. Он понимал чутьем, что угроза теперь не подействует, и в низкой душе своей начал искать других средств, чтоб удержать сына.
Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но
чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя позднее любви
С досады в
злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
И все эти воспоминания пробегали в его воображении, не вызывая в нем никакого
чувства: ни жалости, ни
злобы, ни какого-либо желания.
Но
чувство это мгновенно уступило место мелочной досаде и
злобе, как только узнал он от жены настоящую причину изгнания Захара.
Нехлюдову было досадно и больно, что Чурис довел себя до такого положения и не обратился прежде к нему, тогда как он, с самого своего приезда, ни разу не отказывал мужикам и только того добивался, чтоб все прямо приходили к нему за своими нуждами. Он почувствовал даже некоторую
злобу на мужика, сердито пожал плечами и нахмурился; но вид нищеты, окружавшей его, и среди этой нищеты спокойная и самодовольная наружность Чуриса, превратили его досаду в какое-то грустное, безнадежное
чувство.
— Отчего… отчего! — Литвинов сошел в сторону с дорожки, Ирина молча последовала за ним. — Отчего? — повторил он еще раз, и лицо его внезапно вспыхнуло, и
чувство, похожее на
злобу, стиснуло ему грудь и горло. — Вы… вы это спрашиваете, после всего, что произошло между нами? Не теперь, конечно, не теперь, а там…там… в Москве.
— Никак нельзя тебе помочь! — сказал Лунёв и почувствовал при этом какое-то удовлетворение. Павла ему было жалко ещё более, чем Перфишку, и, когда Грачёв говорил злобно, в груди Ильи тоже закипала
злоба против кого-то. Но врага, наносящего обиду, врага, который комкал жизнь Павла, налицо не было, — он был невидим. И Лунёв снова чувствовал, что его
злоба так же не нужна, как и жалость, — как почти все его
чувства к другим людям. Все это были лишние, бесполезные
чувства. А Павел, хмурясь, говорил...
На улице ему стало легче. Он ясно понимал, что скоро Яков умрёт, и это возбуждало в нём
чувство раздражения против кого-то. Якова он не жалел, потому что не мог представить, как стал бы жить между людей этот тихий парень. Он давно смотрел на товарища как на обречённого к исчезновению. Но его возмущала мысль: за что измучили безобидного человека, за что прежде времени согнали его со света? И от этой мысли
злоба против жизни — теперь уже основа души — росла и крепла в нём.
Лунёв начал горячиться. Все эти истории — Павлова, Машина — возбуждали в нём
злобу. И, не зная, куда направить это
чувство, он направил его на товарища…
Эта картина укрепилась в голове Фомы и каждый раз все более яркая, огромная, живая возникала пред ним, возбуждая в груди его неопределимое
чувство, в которое, как ручьи в реку, вливались и страх, и возмущение, и жалость, и
злоба, и еще многое.
Маякин, бросив в грязь Медынскую, тем самым сделал ее доступной для крестника, и скоро Фома понял это. В деловых весенних хлопотах прошло несколько дней, и возмущенные
чувства Фомы затихли. Грусть о потере человека притупила
злобу на женщину, а мысль о доступности женщины усилила влечение к ней. Незаметно для себя он решил, что ему следует пойти к Софье Павловне и прямо, просто сказать ей, чего он хочет от нее, — вот и все!
Евсей отскочил в угол, он впервые видел хозяина таким злым, понимал, что в этой
злобе много испуга —
чувства, слишком знакомого ему, и, несмотря на то, что сам он был опустошён страхом, ему всё-таки нравилась тревога старика.
Словом, рассудок очень ясно говорил в князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по
чувству справедливости он должен был на любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в истории с бароном Мингером, чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море
злобы поднимается к сердцу.
Тогда мы не понимали, что эта любовь и
злоба были то же самое животное
чувство, только с разных концов.
Я чуть было не зарыдал, но тотчас же дьявол подсказал: «ты плачь, сантиментальничай, а они спокойно разойдутся, улик не будет, и ты век будешь сомневаться и мучаться». И тотчас чувствительность над собой исчезла, и явилось странное
чувство — вы не поверите —
чувство радости, что кончится теперь мое мученье, что теперь я могу наказать ее, могу избавиться от нее, что я могу дать волю моей
злобе. И я дал волю моей
злобе — я сделался зверем, злым и хитрым зверем.
Проходит весь вечер, ее нет, и два
чувства сменяются в душе:
злоба к ней за то, что она мучает меня и всех детей своим отсутствием, которое кончится же тем, что она приедет, и страх того, что она не приедет и что-нибудь сделает над собой.
Мне в первый раз захотелось физически выразить эту
злобу. Я вскочил и двинулся к ней; но в ту же минуту, как я вскочил, я помню, что я сознал свою
злобу и спросил себя, хорошо ли отдаться этому
чувству, и тотчас же ответил себе, что это хорошо, что это испугает ее, и тотчас же, вместо того чтобы противиться этой
злобе, я еще стал разжигать ее в себе и радоваться тому, что она больше и больше разгорается во мне.
Он мой — я купил его у небес и ада: я заплатил за него кровавыми слезами; ужасными днями, в течение коих мысленно я пожирал все возможные
чувства, чтоб под конец у меня в груди не осталось ни одного кроме
злобы и мщения… о! я не таков, чтобы равнодушно выпустить из рук свою добычу и уступить ее вам… подлые рабы!..»
Артамонов очень подружился с Утешителем. Время от времени на него снова стала нападать скука, вызывая в нём непобедимое желание пить. Напиваться у брата было стыдно, там всегда торчали чужие люди, а он особенно не хотел показать себя пьяным Поповой. Дома Наталья в такие дни уныло сгибалась, угнетённо молчала; было бы лучше, если б она ругалась, тогда и самому можно бы ругать её. А так она была похожа на ограбленную и, не возбуждая
злобы, возбуждала
чувство, близкое жалости к ней; Артамонов шёл к Серафиму.
И это заключение болезненно поразило Ивана Ильича, вызвав в нем
чувство большой жалости к себе и большой
злобы на этого равнодушного к такому важному вопросу доктора.
Ответив это «здравствуйте», он сам себе удивился. Ужасно странно показалось ему, что встречает теперь этого человека вовсе без
злобы и что в его
чувствах к нему в эту минуту что-то совсем другое и даже какой-то позыв к чему-то новому.
Великий грех!.. Но чем теплее кровь,
Тем раньше зреют в сердце беспокойном
Все
чувства —
злоба, гордость и любовь,
Как дерева под небом юга знойным.
Шалун мой хмурил маленькую бровь,
Встречаясь с нежным папенькой; от взгляда
Он вздрагивал, как будто б капля яда
Лилась по жилам. Это, может быть,
Смешно, — что ж делать! — он не мог любить,
Как любят все гостиные собачки
За лакомства, побои и подачки.
Сел Алексей в тележку и, выехав за околицу, с
чувством бессильной
злобы жарко хлестнул арапником по крутым бедрам откормленных саврасых вяток.
И, не дожидаясь, пока человек выйдет из комнаты, я повалился в постель и зарыдал, как мальчишка. Напряженные нервы не вынесли. Бессильная
злоба, оскорбленное
чувство, ревность — всё должно было вылиться так или иначе.
Чувство досады и
злобы охватило его.
Писал тогда Полояров эту рукопись под впечатлением свежих ран, причиненных ему лишением питательного места, под наплывом яростной злости и личного раздражения против либерала и патриота сольгородского, и следы сей
злобы явно сказывались на всем произведении его, которое было преисполнено обличительного жара и блистало молниями благородного негодования и пафосом гражданских
чувств, то есть носило в себе все те новые новинки, которые познала земля Русская с 1857 года, — время, к коему относилась и самая рукопись.
Вспоминая свою встречу с ним в Гаспре в 1902 г., С. Н. Булгаков писал: «Я имел неосторожность выразить свои
чувства к Сикстине, и одного этого упоминания было достаточно, чтобы вызвать приступ задыхающейся, богохульной
злобы, граничащей с одержанием.
И вот что всего было удивительнее: блистая в новой среде, Лиза с Наташей не возбуждали к себе ни
чувств недоброжелательства и пренебрежения в матерях неказистых из себя невест, ни зависти и затаенной
злобы в новых подругах.
Всегда, сколько ни помнила себя Лиза, жила она по добру и по правде, никогда ее сердце не бывало причастно ни вражде, ни злой ненависти, и вдруг в ту самую минуту, что обещала ей столько счастья и радостей, лукавый дух сомненья тлетворным дыханьем возмутил ее мысли, распалил душу
злобой, поработил ее и
чувства, и волю, и разум.
— Ужо отплачу, будете помнить, как надо мною издевки делать! — мысленно грозила она своим обидчицам. За этой обидой погасло и самое ее
чувство к хорошенькой Феничке, и она возненавидела ее почти так же, как и смуглую цыганку-Паланю, один вид которой поднимал теперь в десятилетней Вассе далеко не детскую глухую
злобу и гнев.
В «Севастопольских рассказах» Толстой описывает солдат на знаменитом четвертом бастионе. «Вглядитесь в лица, в осанки и в движения этих людей… Здесь на каждом лице кажется вам, что опасность,
злоба и страдания войны проложили следы сознания своего достоинства и высокой мысли и
чувства».
Как видим, даже
злоба — и та, вопреки Толстому-проповеднику, способна преисполнить человека достоинством, высокою мыслью и
чувством. К сожалению, подъем жизни, вызываемый борьбою, опасностью и «
злобою», Толстой рисует преимуществен, но лишь в традиционной области войны. Он редко и неуверенно касается другой области, где в настоящее время как раз с огромною, упорно-длительною силою проявляется неиссякающая жизнь, рождаемая борьбою,
злобою и опасностью.
— Могу охотно: я видел более всего нежданные победы духа
злобы над
чувствами добрейших смертных.